Эндрю Круми - Принцип Д`Аламбера
— Могу понять ваш скептицизм. Но, может быть, вы хотите взглянуть на предмет, который стал причиной всего, что произошло?
С этими словами Шмидт сунул руку в карман и достал оттуда костяную куклу, грязную и изодранную. Он протянул ее Пфицу, который принялся внимательно ее рассматривать.
— Как это очаровательно, — сказал он. — Итак, вы действительно приписываете свою судьбу и судьбу женщины, которую любили, влиянию этого поистине жалкого предмета?
Шмидт ответил, что верит в это, и ничто не заставит его изменить мнение.
Гольдман нашел историю Пфица весьма любопытной.
— Что было дальше со Шмидтом? Вас всех освободили?
— В камеру привели осведомителя, — продолжил свой рассказ Пфиц, — который заявил, что знает зачинщиков беспорядков. Он указал на Шмидта. Этот человек, конечно же, был невиновен, но осведомитель должен был назвать хоть кого-нибудь, чтобы такой ценой купить себе свободу. Точно так же он мог назвать меня или кого-нибудь еще, но то ли Шмидту не повезло, то ли ему было это суждено судьбой, однако выбор пал на него. Как бы то ни было, его повесили.
— Мой Бог! — Гольдман был поражен спокойствием Пфица и начал невольно гадать, что с ними будет, когда придут стражники.
— Но перед тем как его увели, Шмидт отдал мне куклу и заставил пообещать, что я буду искать его Ханну. На следующий день меня выпустили из тюрьмы.
— И что ты стал делать?
— Выбросил куклу в речку.
Гольдман был оскорблен в лучших чувствах.
— Ты нарушил обещание, данное осужденному на смерть?
— Он об этом все равно никогда не узнает.
— Он доверил тебе поиск, которым занимался столько лет, чтобы найти женщину, которую любил.
— Кто знает, может быть, она встретила уважаемого человека и удачно вышла замуж, обеспечив себе достойную жизнь. Если бы даже мне удалось ее найти, я бы сделал ее несчастной, рассказав эту историю. Зачем же увеличивать страдания мира ради того, кто больше в кем не живет?
— А как быть с куклой? Ты не испугался ее силы?
— Я уже сказал вам, что нахожу историю Шмидта нелепой. Прожить столько лет, мучаясь из-за какой-то женщины, — это уже очень плохо, но кукла? Даже если у нее и была какая-то магическая сила, то она не принесла Шмидту счастья. Я не захотел иметь с этой куклой ничего общего.
Гольдман не дал убедить себя этим аргументом.
— Ты начал мне нравиться, Пфиц, но теперь я вижу, что у тебя не сердце, а кусок льда. Ты чудовище!
Пфиц не был нимало смущен.
— Успокойтесь, господин. Если вам будет это приятно, то я могу сказать, что всего этого просто не было.
— Это так?
— Вам от этого лучше? Оба надолго замолчали.
III
Первым нарушил молчание Пфиц:
— Как мне не хватает моего хозяина.
— Ты имеешь в виду графа Цельнека?
— Мы вели с ним такие интересные дискуссии. Гольдман презрительно фыркнул.
— Ты и ему рассказывал такие отвратительные истории?
— Только когда ему этого хотелось. Но он также учил меня философии и заставил читать книги магистров этой науки. Я читал, но ни один из магистров не знал ответов на вопросы. Мы спорили о том, сможет ли слепой от рождения человек — если ему вернуть зрение — узнать окружающий мир, не ощупывая его. Мы обсуждали также вопрос, сможет ли ребенок, воспитанный животными, овладеть человеческой речью. Говорили мы и о людях, которые, возможно, живут на других планетах.
— Я тоже думал об этом, — сказал Гольдман. Это было однажды утром, пока жена спала, лежа рядом с ним. — Невозможно даже вообразить себе все те дальние миры и чудесные вещи, о которых могли бы рассказать обитающие там люди.
Гольдман с удовольствием бы развил эту тему — она могла бы отвлечь его от мрачных мыслей.
— Чтобы говорить с ними, нам бы пришлось для начала выучить их язык, — сказал Пфиц.
— Ты думаешь, это было бы трудно? — возразил Гольдман. — Знаешь, я тоже немного почитывал философов. Так вот, согласно новейшим теориям, естественным языком, на котором говорит Бог — а также, разумеется, и наши небесные друзья, — является немецкий.
Пфиц рассмеялся:
— Немцы — впрочем, так же как французы и англичане, — считают свой язык естественным. Это мнение доказывает только одно — философы способны молоть еще большую чушь, чем пьяный портовый грузчик. Разница лишь в том, что философы умеют преподать этот вздор более изящно.
— Ладно, допустим, — сказал Гольдман, чувствуя, что тема задела его за живое. — Так как, по-твоему, это бы выглядело, доведись нам встретиться с обитателями иных миров?
— Давайте попытаемся вообразить себе эту сцену, — заговорил Пфиц. — Нас отпустили, и мы с вами преспокойно едем по дороге, как вдруг на небе вспыхивает яркий свет, и из-за облаков медленно опускается фантастическое судно, которое, снизившись, плавно касается поверхности. Открывается дверь, из судна на землю вытекает густая слизь.
— Фу, какая гадость! — скривился от отвращения Гольдман. — Но где же сами пришельцы?
— Эта растекающаяся слизь и есть пришельцы. На их планете сила притяжения так велика, что они не могут ходить прямо, как мы, поэтому им пришлось стать плоскими, как блин. Не имея измерения высоты, они передвигаются лишь с помощью перераспределения массы.
— Но зачем им быть слизистыми? Знаешь, я еще не обедал.
— Если бы они не были слизистыми, то сила трения затруднила бы их передвижение. Но вот они здесь, лужицы слизи, выстроившиеся перед нами. Как мы поприветствуем их?
— Признаюсь, физическая форма этих пришельцев поражает меня, — сказал Гольдман. — Хотя, полагаю, что общепринятая вежливость обязывает меня сойти с коня, снять шляпу и поздороваться.
— И все? Но один из них может оказаться каким-нибудь слизистым королем, и в таком случае приличнее было бы встать перед ним на колени. Ну хорошо, вы сделали это — и что дальше?
Гольдман призадумался.
— Полагаю, дальше надо подождать, что они ответят.
— Мы что, ждем, когда они заговорят? Боюсь, на их планете нет воздуха, и поэтому им неизвестно такое явление, как звук. Они общаются между собой трением. Да, они трутся друг о друга особым способом и таким образом что-то говорят. Так как же нам приветствовать наших слизистых друзей?
Гольдман снова задумался. Потом его осенило.
— Я могу попробовать потереть их пальцем и посмотреть, какова будет реакция.
— На мой взгляд, это было бы не вполне вежливо, но я согласен, что это единственный способ исследования их фрикционного словаря. Однако как мы будем это делать?
— Я приближусь к одному из созданий, — ответил Гольдман, — и потру его несколькими разными способами. После каждой пробы я буду наблюдать реакцию.
— Очень хорошо, — одобрительно заметил Пфиц. — Вы потерли каждого из них десять раз и сказали им все, что хотели, и, возможно, они попытаются вам ответить, но вы не увидите никакого смысла в этих ответах.
— Ну что ж, — сказал Гольдман, — в таком случае я буду терпеливо искать повторяющийся рисунок движений. Возможно, мне удастся прочесть их ответ по движениям, которые они повторят много раз. Потом я как-нибудь научусь втирать в них ответные послания. Это все равно что я бы сказал «здравствуй» чужеземцу, а он в ответ тоже сказал бы мне «здравствуй», но на своем языке. Мы бы отлично поняли друг друга.
— Но таким способом нам пришлось бы очень долго расшифровывать язык слизистых людей.
— Да, это долго, но тем не менее возможно, — продолжал Гольдман. — Любой путешественник, попадая в неведомую страну, сначала тоже ничего не понимает, а туземцы не владеют его языком, но, пожив среди них некоторое время, путешественник постепенно, шаг за шагом, начинает общаться с местными жителями, вначале просто повторяя слова и связывая их с теми или иными вещами. Таким же образом учат язык дети. Поскольку же дети этих слизистых созданий тоже учатся языку у своих родителей, то, как мне кажется, мы смогли бы, подражая их усилиям, овладеть этим необычным языком. Возможно, это займет много времени, но я не вижу причин, по которым мы были бы не в состоянии в конце концов этого достичь.
Слушая Гольдмана, Пфиц согласно кивал, однако потом вставил возражение:
— Ребенок или путешественник — это люди среди людей. Они уже обладают общим языком — языком жестов, побуждений и инстинктов — еще до произнесения первого слова. Но что можно сказать о слизистых людях? Единственная форма поведения, которую мы можем наблюдать, — это их ползание по плоской поверхности.
Гольдман не дал сбить себя с толку:
— Скажем, один из них может вползти на камень и особым трением сообщить мне об этом факте, тогда я отвечу ему тем же, показав другой камень. После этого существо другим словом подтвердит мне, что я был прав, назвав данный предмет камнем.
— Но как это существо поймет, что предмет, который вы назвали, есть камень?
— Он поймет это из того, что я указал на него.
